Lux in tenebris |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Lux in tenebris » СОБЫТИЯ 1519 - 1523 ГОДОВ » Да, нет .. возможно [23 июля 1519 г.]
ШЕХЗАДЕ СЕЛИМ И ХАТИДЖЕ СУЛТАН
СТАМБУЛ, ТОПКАПЫ
ДА,НЕТ..ВОЗМОЖНО
- - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Давно уже стихла буря, занесшая Селима в далекий неприветливый Трабзон, но сердце его так и не потеплело к некогда полновластной властительнице его дум. Так что когда в некогда отведенный дня нее четверг шехзаде велит матери своего сына явиться в его покои Хатидже не знает чего ждать. Казни? Ссылки? Примирения?
Отредактировано Hatice Sultan (Среда, 22 декабря, 2021г. 22:24:17)
Сегодняшний день можно было по праву назвать одним из самых счастливых в жизни Шехзаде. Ведь именно сегодня его пытка была закончена.
Конечно, прибывая в столицу сын султана Сулеймана всем сердцем надеялся, что помимо большого праздника в честь его младшего брата, на который он, как и все члены династии, был приглашён, ему удастся увидеться с повелителем наедине. За время, проведённое в Трабзоне, исправно исполняя свои обязанности и каждым своим поступком стараясь заслужить уважение великого отца, Селим не переставал мечтать вернуться домой. Но подобное решение нужно было заслужить, и мужчина прекрасно это понимал, прилагая все усилия для того, чтобы снова заслужить доверие повелителя.
И этот день настал. Сегодня утром ага сообщил, что великий султан Сулейман желает видеть своего сына. Направляясь в покои повелителя, Шехзаде терзался а догадках о том, для чего же за ним послали. Позволять себе надеяться на прощение Селим не хотел, и все-таки эта надежда своими робкими лучиками то и дело касалась его сердца.
И она оказалась права. Отец великодушно сообщил своему Шехзаде, что он прощен, и после праздника может вернуться в свой прежний санджак - Кютахью. На лице Шехзаде тогда заиграла улыбка, которая не сходила с него до самого момента, пока он не вернулся в свои покои. Когда же мужчина оказался в комнате, все его естество буквально кричало от счастья. В последнее время ему казалось, что его ссылка - худшее из возможных наказаний, что перевернуло всю его жизнь вверх дном. Конечно, если бы не оно, в его жизни не появилось бы Айбиге, но это пожалуй было единственным приятным воспоминанием за все проведённое в Трабзоне время.
Выйдя на балкон отведённых ему покоев, Шехзаде вдохнул тёплый летний воздух полной грудью, упираясь руками в каменные перила. Он осматривал все вокруг так, словно его серый прежде мир наконец обрёл краски, и Селим наслаждался ими, впитывая в себя эти прекрасные мгновения новой жизни.
Мужчина не услышал, как в покои вошёл ага, и когда тот обратился к нему, почтительно склонив голову, привлекая его внимание, Селим обернулся через плечо, чтобы рассмотреть незваного гостя.
- Шехзаде, вы чего-нибудь желаете? Сегодня четверг. -
Бесцеремонность подобного высказывания со стороны аги, заставила шехзаде вскинуть брови. Но разве можно винить его, он ведь не мог знать, что ситуация в семье шехзаде и матери его единственного ребёнка сейчас оставляет желать лучшего. На столько, что за последние месяцы он ни разу не звал ее в свои покои даже в священную ночь четверга.
Однако вопрос аги заставил Селима задуматься. Сколько ещё будет продолжаться это наказание? Для него самого оно закончилось сегодня, и это, казалось, подарило ему силы одолеть весь мир. Но сколько ещё Хатидже Султан, его прекрасная госпожа, будет страдать от его наказания? Хватило ли ей времени, чтобы осознать, как неправильно, подло и ужасно она поступила? Хватило ли ей этой пытки, чтобы больше никогда не предавать доверие своего Шехзаде, даже если она делает это в попытке помочь ему? Кажется, Селим наконец был готов это выяснить.
- Шехзаде? -
Ага ждал уже достаточно долго, потому видимо решил снова напомнить о себе.
- Пусть сегодня ужин подадут на балкон. И сообщи Хатидже Султан, что я жду ее сегодня вечером, чтобы разделить с ней трапезу. -
Хатидже всматривалась в приглядывавшую сквозь пышную зелень темно-синюю ленту Босфора, протянувшуюся сквозь столицу Османской империи, но мысли ее был далеко от этого места.
Не так давно они покинули далекий северный Трабзон, в который Сеим был переведен по указу своего отца из сытой и уютной Кютахьи, но стоило сказать что берега Черного моря еще никогда не казались султанше столь гостеприимными и родными как сейчас, когда они пересекли границы Великого Города и были приняты в Топкапы по случаю церемонии меча одного из братьев ее шехзаде, и неопределенность сковала Хатидже султан еще крепче в своих тисках.
Горы, погруженные в долгий сон под пеленой густых облаков, что спускались на город, соперничали с длительными штормами и туманами, наступавшими после. Трабзон был по-своему красив и напоминал девушке нечто из далеко детства, в котором молодая султанша носила другое имя и верила в другого бога. То тут, то там мелькали в городской архитектуре легко узнаваемые очертания бывших церквей и монастырей, теперь превращённых в мечети и медресе, и если бы не обстоятельства их переезда, то Хатидже бы даже согласилась что у этих мест было свое очарование.
Стоило ли говорить что до сих пор она не могла понять каким образом бережно хранимый секрет, известный лишь избранному кругу людей в ее окружении, оказался известен всем и достиг ушей Сулеймана прежде, чем молодая гречанка смогла сообразить как правильно разыграть эту карту? Хатидже злилась на себя не в силах понять где и когда допустила просчет, тщетно перебирая в уме день за днем начиная с того момента как неказистая Элиф хатун известила свою благодетельницу о большом событии в жизни Хасана? С кем говорила, кому писала, кого встречала, где была - но тщетно. Она крепилась и не рисковала вымещать гнев на несчастных служанках и евнухах, которых подозревала в предательстве дабы не накликать еще большой беды; размышляла о том не разболтала ли в приступе легкомыслия сама Атийе султан; не опередил ли кто-то из гарема Селима рассчитывая заручиться поддержкой матери шехзаде или мстя самой гречанке?
Кем был этот находчивый, нетерпеливый или же обиженный "кто-то" Хатидже так и не знала до сих пор и вся роскоши Топкапы не могла отвлечь госпожу от усиливавшегося нехорошего предчувствия.
Ведь ничего личного, лишь только желание устранить первое из множества препятствий, которые стояли на пути .. выживания человека, которому она была обязана своим положением, и собственного сына. Уроженка Лесбоса не питала иллюзий относительно своего будущего: достаточным доказательством того что рука повелителя не дрогнет стала казнь его родных братьев, братская любовь к которым и заслуги которых не смогли предотвратить этой трагедии. Кто бы из многочисленных сыновей султана Сулеймана в недалеком будущем не занял бы трон, рассуждала Хатидже, никто из них не задумается над тем чтобы прекратить эту кровавую традицию так как мир в государстве мог быть достигнут единственным путем.
И это была смерть.
Еще будучи девочкой, она слышала от старой калфы, ответственной за воспитание будущих наложниц, истории о том что именно привело к появлению этого злосчастного, жестокого закона и стоит сказать что если отбросить личные чувства, то это было разумно. Сражавшиеся друг с другом, повзрослевшие шехзаде раздирали государство многочисленными войнами, разоряя несчастливые провинции и лишая кровав ни в чем неповинных людей лишь бы доказать отцу что они были достойны трона и готовы идти на все, применяя все свои таланты, чтобы в конечном счете остался один единственный претендент. Голод, болезни, разорение - вот к чему вело нежелание повелителя выбрать среди своих сыновей достойного. А верить в то, что они все и их дети сдержат слово и подчиняться велению и желанию повелителя, было напрасной надеждой ведь у каждого шехзаде были свои советники, армия, земли и казна. Даже если в их душах не царило желание занять трон, то это совершенно не значило что люди, их окружившие, не стремились достигнуть большего, возведя на трон своего претендента. И пускай бы он сопротивлялся, отказывался и клялся в свое верности падишаху, но в конце концов единственным способом избежать новой войны и новых жертв этого была смерть в султанской семье.
Так почем бы не начать с этого в самом начале?
-Госпожа.. - мявшая в распахнутых дверях калфа неуверенно осматривалась по сторона, не понимая чем было вызвано молчаний в ответ на вежливый кашель, повторившийся уже ни раз и два.
-Газале? - Хатидже отвлекается от созерцания пейзажа за окном, который она едва ли помнит, - чего ты хочешь?
- Госпожа, шехзаде Селим.., - калфа неуверенно мнется в дверях, не зная как правильно сказать о том что произошло, и после короткой заминки продолжает , - султанша, наш шехзаде велел Вам явиться сегодня в его покои к ужину..
Сегодня четверг и это только больше сбивает с толку так как некогда это был ее день.
День, когда фаворитка молодого Селима гордо входила в его покои чтобы разделить с ним трапезу, а затем и постель. День, когда гречанка подчёркивала свою полновластное верховенство в небольшом гареме, который молодой шехзаде, казалось бы не замечал, растворяясь в сладких речах и карих глазах уроженки греческого острова; день, один из многих, который был причиной для черной зависти среди молодых женщин, что ждали своего часа , и намеком на то что большая их часть них покинут эти стены не разделив ложа с сыном султана на какие бы уловки они не шли.
Хатидже никогда не тешил себя наивными мечтами о том что сердце Селима будет принадлежать ей целиком, а потому старалась не настраивать гарем против себя, стараясь сдерживать как собственную гордость так и настояния внутри вверенной ей группки наложниц, но всегда выходило приблизительно как-то так. Но с того момента как раздор воцарился между госпожой и ее повелителем уверенность Хатидже в правильности этой тактики пошатнулась и одному Аллаху было ведомо каких усилий стоило ей держать себя в руках и с гордо поднятой головой наблюдать за тем как кто-то вроде этой хорошенькой Айбиге входил в покои шехзаде..
- Да ниспошлет Вам Аллах доброго здоровья и всяческих благословений, - Хатидже плавно входит через распахнутые двери на террасу покое, отведенных для одного из близнецов, и быстро оглядывается по сторонам, стараясь угадать настроение Селима. В прежние дни ей не нужно было беспокоиться о том что шехзаде мог быть в дурном расположении духа в ее присутствии или что ей грозила какая-то опасность. Но с тех пор многое изменилось и такая неожиданная милость как вечер четверга был чем-то из ряда вон выходящим. Неужели в столице Селим решился распрощаться с опальной фавориткой? Или же это лишь дань уважения матери его единственного сына? Возвращение в столицу смягчило его сердце, задумалась гречанка, едва касаясь пальцами тяжелого бархата своего кафтана, щедро расшитого золотой нитью, и выпрямилась после короткого поклона.
Стоя на балконе, сложив руки за спиной в замок, Селим наблюдал за тем, как по его комнате пархают слуги. Девушки меняли убранство на постели и расставляли новые массивные свечи, аги обустраивали балкон, освобождая место для шехзаде и его женщины, и тащили большой поднос с явствами, украшенный цветами из дворцового сада.
Рабыни, словно пчелки, кружили по комнате, создавая атмосферу того самого вечера четверга, который принято было проводить со своей любимицей. Вот только Селим был не уверен, что хочет всего этого. Да, он сам велел позвать сегодня Хатидже, и это решение не было принято сгоряча, в порыве радостного возбуждения. Нет, он успел обдумать его и прийти к выводу, что его женщина заслужила хотя бы знать, что совсем скоро тоже вернется домой.
Но хотел ли он чего-то большего? Хотел ли разделить с ней ложе, хотел ли коснуться пальцами ее белой как молоко кожи? Хотел ли обнять ее тонкую талию, хотел ли прижать когда-то самую желанную женщину в мире к своей широкой груди, вдыхая прекрасный аромат ее волос? Селим не знал. Но в одном он был уверен: он больше не хотел позволять тем ужасным мыслям, что терзали его с момента отъезда в Трабзон, отравлять собственную жизнь. А это значило лишь одно: ему нужно принять решение относительно Хатидже Султан. Либо простить, либо забыть, выслав из дворца навсегда.
Когда приготовления были завершены, а главный евнух вдоволь нашипелся на девушек, отправляя их прочь, шехзаде лишь усмехнулся. Заметив это, ага засеменил к мужчине и учтиво поклонился ему, в который раз за этот вечер.
- Будут еще какие-то поручения, шехзаде? -
Селим покачал головой.
- Нет, ступай. И вели никого ко мне не пускать, пока Хатидже Султан не покинет моих покоев. -
Евнух кивнул, улыбнувшись с таким понимаением, будто самому ему было хорошо известно, что творится за закрытыми дверьми покоев, в которых мужчина и женщина остаются наедине. Селиму даже стало немного жаль мужчину, навсегда лишенного возможности узнать, каково это - любить женщину. Чувствовать ее, прикасаться к ней, знать, что она твоя, она готова отдаться тебе без остатка.
Ага покинул покои, склонившись в почтенном поклоне, а шехзаде обернулся спиной к комнате, устремив свой взор куда-то вдаль, сквозь пелену жаркого июльского вечера туда, откуда доносился негромкий шелест волн. Его терзали сомнения. Ему хотелось поскорее увидеть мать своего ребенка, а после прислушаться к собственному сердцу и понять, о чем оно кричит.
Селим не знал, сколько времени он простоял так, растворившись в собственных мыслях, когда тишину прервал громкий стук в дверь. Сердце шехзаде предательски сжалось, ведь он сам боялся того решения, которое ему предстояло принять. Помедлив несколько секунд, он громко произнес: - Да. - и обернулся лицом к входу на балкон.
Сквозь полупрозрачную ткань, что развивалась от легкого ветерка, служа единственным барьером между покоями шехзаде и его террасой, мужчина выловил взглядом размытый силуэт Хатидже. Его сердце начало биться чуть чаще от волнения и предвкушения, и Селим подумал о том, что уже давно не испытывал ничего подобного к матери своего единственного сына.
Он терпеливо ждет. Хатидже, как всегда, двигается плавно и неспеша, словно грациозная лань, что шагает по лесу. Воплощение истинной грации и женственности. Вот она подходит совсем близко, и ветер будто специально поднимает легкую завесу, открывая госпоже дорогу к ее мужчине.
- Аминь. - произносит мужчина на приветствие султанши, и протягивает свою руку, на которой красуется перстень с большим рубином, для поцелуя. Он уже много месяцев не смотрел на девушку, что подарила ему наследника. Точнее смотрел, но куда-то сквозь нее, в те редкие дни, когда их встречи было не избежать. Сейчас же, глядя на часто вздымающуюся от волнения грудь, на опущенные длинные ресницы, что почти касались порозовевших щек, на волосы, что округлыми курдями лежали на покатых плечах, мужчина впервые за долгое время взглянул на Хатидже Султан как на женщину. Женщину, когда-то любимую им.
Подняв руку, легко коснувшись пальцами подбородка девушки, Селим аккуратно заставил ее поднять голову, заглядывая в глаза.
- Как ты, Хатидже? Надеюсь, все хорошо? Как себя чувствует Джихангир? -
В недалеком прошлом четверг был днем, ассоциировавшемся с ее, Хатидже, триумфом и высоким положением в гареме. День, когда госпожа входила в хаммам размеренным шагом словно благосклонность Селима была чем-то само самбой размещаемся;тем, что далось легко и непринужденно. Так входит в комнату единственная жена, хозяйка дома, которая теперь может смотреть свысока на своих прежних подруг и распоряжается в доме, который теперь называет своим , тем самым подчеркивая ничтожность всех попыток превзойти ее успех. Возможно бы в Митиленах или Моливосе молодая гречанка вела бы сея так по отношению к другим женщинам,своим погодкам, у которых молодая госпож выиграла самый главный приз - успешного, не пожилого супруга, который ввел бы Анастасию в свой дом, даруя ей тем самым свой высокий статус. Но за окнами были не пейзажи родного острова , звали ее более не Анастасия, а на балкон комнат, что ответили для шехзаде в Топкапы по приезде, Хатидже султан ступала не ведая что ее там ждало.
Перед взором гостей отрывался захварывающий вид на утопавшую в зелени и голубизне пролива и небес столицу, но сейчас гречанка не видела ничего кроме фигуры своего шехзаде и не обращала внимания ни на что иное кроме как на его голос. Прежде бы она вошла сюда с гордо поднятой головой, размеренной походкой, кокетливо поигрывая браслетом на руке или прядью каштановых волос, расцветая сердечной улыбкой в ответ на приветствие Селима, но сейчас с ее лица не сходило выражение глубокого волнения и смятения от такой неожиданной переменой в своем повелителе.Чего стоило ждать, чего опасаться? Был ли Селим в добром расположении духа или расправа за прошлые ошибки уже была предрешена и Хатидже ничего не могла уже изменить? Или это Атийе султан расстаралась смягчить обиду своего сына, которая порядком затянулась?
- Иншаллах, мой шехзаде, - губы Хатидже невесомо касаются алеющего камня и только когда девушка выпрямилась, то позволила себе прямо взглянуть в лицо отца своего единственного ребенка, словно они не виделись лицом к лицу долгое время, словно она и не была все это время с ним в Трабзоне, с горечью наблюдая за его закономерным отчуждением все эти годы. Словно он просто отлучился на несколько дней на охоту, а она как верная наложница ждала его на этом самом балконе, коротая часы за вышиванием.
- Вашими молитвами, мой шехзаде, он здоров и с восторгом знакомиться со столицей. Во дворце ему все в новинку: люди, коридоры. каждый изразец. Алеф ага вчера водил его во второй двор и на конюшни, мальчик в восторге от парков и каскада в дальней части. А сегодня утром он умолял меня взять его прокатиться на ялике через пролив, - мягко улыбаясь пересказывала слова Джихангира его мать, не слишком уверенная что у нее было право так свободно говорить.
- Впрочем, мне удалось убедить его что он все еще успеет и не стоит совершать все удивительные открытия в один день. Благо.. погода стоит хорошее и я думала что он мог бы провести еще много времени со своими двоюродными братьями и Вашими братьями и сестрами, шехзаде. Если, конечно, Вы .. не думали о чем-то другом для сына.
Для сына, а для его матери? Чем вызвана была это перемена, это потепление? Хатидже невольно сильно сжала унизанные кольцами пальцы и когда мелкая зернь впилась в кожу, гречанка заставила себя расслабить пальцы и вновь нервно улыбнуться, терзаясь от сводившей ее с ума неопределенности.
Когда Хатидже говорит о Джихангире, уголки ее губ всегда изгибаются в улыбке. Селим помнит это, не смотря на то, что уже много месяцев не смотрел на свою фаворитку по настоящему. От этой нежности, что переполняет материнское сердце и выливается наружу, и сам он расплывается в улыбке.
Селим обожает своего сына. Обожает его с момента, когда впервые взял на руки, и не может представить себе своей жизни без этого кудрявого ангела, чей смех был единственной радостью, наполнявшией коридоры дворца в Трабзоне. Именно из-за Джихангира шехзаде не отправил его мать в старый дворец. Он прекрасно понимал, что его сын еще слишком мал, и ни одна калфа не сможет заменить ему мать, к которой он, как любой ребенок, бесконечно привязан. Потому он предпочел сам терпеть неудобства, приказав выделить для маленького наследника отдельные покои, где ему не приходилось встречаться с Хатидже.
- Нет, мне кажется, общение пойдет ему на пользу. Здесь много всего интересного, я помню, как сам в детстве находил здесь для себя все новые и новые занятия, и не стану отбирать эту возможность у своего сына. -
Селим кивнул, будто в подтверждение своим словам, а замолчал. На балконе повисла неловкая пауза, и мужчина поспешил ее нарушить, указывая на приготовленный для них ужин.
- Прошу. Я велел приготовить куропаток, я помню, что ты их любишь... -
Усаживаясь на подготовленные подушки, сделав несколько глотков воды, что уже была налита в чарку, Селим снова поднял взгляд на Хатидже. Разговор не клеился, и это было не удивительно - после такого перерыва каждый из них не знал, как стоит себя вести. Девушка наверняка гадала, зачем Селим позвал ее к себе, шехзаде же прислушивался к своему внутреннему голосу, стараясь понять, что чувствует, глядя на мать своего ребенка.
Устремив свой взгляд в тарелку, Хатидже казалась растерянной и несчастной. И мужчина вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется утешить ее. Прижать к груди, обнимая за хрупкие плечи, и сказать, что все позади. Все кончено, они прощены. Они больше не вернутся в Трабзон, их наказание подошло к концу, и теперь все будет как прежде. Конечно, он понимал, что точно так, как прежде уже не будет. Но сейчас это не имело значения. Важно было лишь то, что вот так неожиданно для самого себя он принял решение, так страшно тяготившее его.
Обернувшись и протянив руку, благо сидели они совсем рядом, мужчина коснулся щеки своей фаворитки, ласково проводя пальцами вверх, и заправляя прядь ее шелковистых волос ей за ушко.
- Хатидже моя...мы прощены. Я сегодня был у повелителя, он сказал, что после праздника мы можем вернуться в Кютахью. -
На губах Селима играла радостная улыбка. Казалось, сегодняшний день стал одним из самых счастливых в его жизни, и он спешил поделиться с той, кто хоть и по своей вине, но страдала вместе с ним все эти долгие 3 года. Он смотрел прямо в глаза своей женщины, вспоминая, как ее губы нежно ласкали его, как ее взгляд будоражил его сознание, и не мог налюбоваться ею.
- О Аллах, как же давно я не видел тебя вот такой... -
Хатидже никогда не питала иллюзий относительно своего будущего в османском гареме когда проходила обучение. Оказавшись в тисках системы еще ребенком, она отчетливо осознала что пути назад, в нормальное существование, в жизнь, в которой девушка могла вздохнуть хотя бы на мгновение свободно, никогда не объявиться. Короткий миг между серым прозябанием в числе множества живых душ, что теснились в комнатах Топкапы этажом ниже комнат фавориток, и падением вниз , когда она родит ребенка (желательно сына, но девочка давала шанс на то что наложница познает мужскую нежность еще раз) - вот и все что теперь должно было стать ее жизнью.
А если ты желала большего? Что ж, для этого существовало множество ухищрений и конечно же многоликая, изменчивая судьба, которая могла бы подарить тебе шанс испытать к мужчине, которого ты не видела едва ли пару раз да и то мельком, какие-то чувства, но если ты была реалистом и прекращала верить в нелепые сказки о взаимной любви, то в помощь был ничтожный шанс вызвать в нем правдой или ложью ответное чувство, желание или нежность. И это было единственным счастливым билетом к созданию чего-то, что отдаленно бы походило на семьи. Но тут главное было не оплошать и не поддаться иллюзии самой спутав правду с вымыслом, играя так хорошо что влюблялась по-настоящему и затем никак не могли смириться когда покои ее "возлюбленного" начинали посещать другие, беременели и рожали. Такие девушки сбивались с верного пути проводя свои дни за планированием мелочных склок, вялотекущих интриг и опасных глупостей, которые раскройся могли стоить им головы или отправки в Старый дворец.
Можно было, конечно, и подождать отведенные на век наложниц 6 лет , а после чего быть отправленной за пределы дворцового комплекса в качестве жены какого-нибудь выслужившегося царедворца, а можно было бы привязать с одной из высокородных дам семейства , заслужить их похвалы и подняться по карьерной лестнице вверх, уповая что к старости ты получишь не только свободу, но и высокое положение при дворе, коим затем обеспечишь рожденных в браке детей. Но такой путь был для тех, кто не отличался красотой или был пуглив, нерешителен или даже неуспешен чтобы понести, и не подходил Хатидже с самого первого дня, когда она решила для себя что отважится испытать судьбу.
Сейчас, сидя на пышных подушках рядом с Селимом, едва ли произнося больше пары слов, она словно бы возвратилась в прошлое когда Хатидже хатун только привлекла к себе внимание молодого шехзаде и ее лучезарная улыбка, звонкий смех и нежность расцвели подле него пышным цветом в самом начале лета, сражая благоуханным ароматом. В те дни второй из близнецов не видел никого и ничего кроме кареглазой гречанки, умело игравшей на лютне и готовой развеять его тревоги добрым словом, страстным поцелуем или окружая того своим вниманием и заботой, тем самым ограждая от утомительных будней в качестве молодого наместника. Вот так же они проводили вечера в Кютахье и Хатидже живо интересовалась его днем, его планами - их ночами и их планами.
А теперь.. Грубая оплошность и все рухнуло - и даже не по вине какого-то нового увлечения Селима, а из-за новости, которая из тщательного охраняемого секрета внезапно сделалась достоянием общественности и что стоило султанше ее положения. И его положения.
- Как?.. - истинное значение сказанного шехзаде не сразу открылось гречанке и несколько мгновений она рассматривала его лицо словно мужчина внезапно заговорил на чужеродном языке. И лишь когда пальцы Селима мягко коснулись ее щеки, убирая прядь каштановых волос, когда его улыбка мягчила лицо стирая отрешенное выражением, которым отец ее единственного ребенка встречал девушку последние годы, как до нее внезапно дошла суть сказанного! Пускай не все и не сразу и не понятно как, но - о, Аллах, они прощены!
- Селим..Селим! О, Селим, - и она порывисто накрыла своей ладонью ладонь шехзаде, прижимая ее к своей щеке и целуя ее, - о, Аллах, ты не шутишь, так и есть? Всевышний, ты услышал мои молитвы и ты прощен! О, Аллах, Аллах, - и в глазах госпожи сверкнули слезы, которые прижимавшаяся щекой к ладони Селима Хатидже даже и не подумала скрывать, с величайшим облегчением смотря шехзаде прямо в глаза.
Как, что, почему - потом. А сейчас тяжелый груз свалился с сердца гречанки, внезапно ощутившей как за спиной выросли крылья, как спали оковы и мрачная тень случившего начала рассеиваться над их головами, заслоняя пару от обретенного счастья.
- Это самая приятная новость которую только можно было бы пожелать услышать, мой шехзаде, - снова прошептала госпожа и отняв руку мужчины от своей щеки, почтительно поцеловала ее прикладывая к своему лбу в знак почтения и уважения, - и Вы заслужили этот пост..
Слезы, выступившие на глазах Хатидже, заставили сердце Селима предательски сжаться. Не смотря на улыбку на ее прекрасном лице, слезинки, стекавшие по ее щекам, громче любых слов кричали о том, как нелегко далось ей это счастье. Как долго она страдала, изгнанная из покоев своего шехзаде, как за смиренным ожиданием и покорно опущенной головой скрывала собственную боль и обиду из-за всего случившегося.
Конечно, она была виновата. Но была ли ее вина на столько бесконечно большой, чтобы наказывать ее за подобную оплошность годами? Не был ли Селим слишком жесток, слишком бессердечен по отношению к матери своего единственого рожденного ребенка? Не позволил ли собственной обиде и злости затуманить свой разум, превращая тем самым такую небольшую оплошность во что-то куда более масштабное, почти греховное?
О Аллах, прошу, не дай мне устыдиться себя. Не дай моему взору затуманиться обидами, не дай мне погрязнуть в пучине собственных отравленных мыслей. Молю тебя, о всевышний, храни меня от этого, чтобы я никогда не переставал слышать голос собственной совести. Чтобы никогда не забывал, что нет на этом свете, созданном тобой, ничего дороже любви. Любви матери в сыну, любви мужчины к женщине, любви повелителя к народу. Любви каждого к тебе, о всевышний. Не дай мне оступиться, а если это уже случилось, укажи мне истинный путь к искуплению моих грехов, чтобы мать моего ребенка больше никогда не плакала из-за моей несправедливости.
Селим чувствовал за собой вину. Большим пальцем правой руки шехзады вытер крупную слезинку, что уже готова была скатиться по фарфоровой щеке Хатидже на ее красивое платье, рисуя новые уникальные узоры.
- О Хатидже, моя Хатидже...не плачь, не надо, не лей слез зря, даже если это слезы счастья. -
Селим улыбался. Огромный груз обиды, что все эти годы давил на него невидимой ношей, свалился с его плеч. Не зря говорят: легче простить врага, чем друга. Ведь враг тебе безразличен, а вот друг может ранить в самое сердце. Но мужчина был готов. Готов отпустить, готов все забыть, готов отбросить сомнения и недоверие, вновь позволяя своей душе трепетать рядом с той, что столько лет дарила ему всю себя.
Подавшись вперед, упираясь руками в подушки по обе стороны от бедер Хатидже, шехзаде приблизился к девушке так, что мог почувствовать на своей коже ее дыхание. Глядя ей в глаза, вдыхая прекрасный аромат цветов, что исходил от нее, Селим вдруг почувствовал, что будто не было тех лет отстраненной холодности, будто еще вчера он целовал ее тонкие губы, еще вчера прижимал к себе ее хрупкое, прекрасное тело, не зная ни горести, ни печали.
- Подобны Вы звёздам, что освещают мне путь тёмной ночью, моя госпожа. Ваш свет сравним с сиянием солнца. Месяц померк и стыдливо спешит скрыться с глаз. Ваш раб Селим ослеп от этого света. Спасения нет, моя госпожа... -
После этих слов губы шехзаде накрыли губы возлюбленной, целуя жадно, словно надеясь наверстать все то, что они упустили за прошедшие 3 года. Одна рука его продолжала упираться в подушки, удерживая равновесие, вторая же обвила девушку за талию, притягивая лишь ближе к себе, прижимая, как самое ценное сокровище.
У Хатидже дыхание перехватило от такой неожиданной перемены.
Вот еще несколько минут назад входила она в двери покоев шехзаде не ведая какая учать ей уготованная: столица для опальной фаворитки полнилась опасностями и непринятыми сюрпризами, но вот уже гречанка сидит ни жива, ни мертва на пышных подушках, вокруг раскинулся Стамбул во всей его прекрасной красоте, а человек, ради которого - если можно было так сказать - и с которыми билось ее сердце, вновь смотрел в темные глаза взглядом полным обожания и любви.
С облегчением прильнула Хатидже к рукам своего господина и пускай она отлично знала что не существовало такой вещи как вечная любовь под сводами Топкапы, где теснились в нижних комнатах многочисленные юные красавицы, как и сама она много лет назад, в ожидании своего жребия, но не могла она в этот момент солгать и не признаться себе что не ощутила невероятной подъем и любовь, затопившую ее изнеможденное ожиданием сердце.
Не было в этот момент ни злосчастного Табзона, ни его брата с невесткой (слово-то какое неведомое для шехзаде!), ни беременной Айбиге, доверие которой было так сложно и трудно заслужить, не всей той своры девиц, что бесперспективно коротали свой век в гареме Селима - было только единение с ним, радость от близости, теплота от его голоса, обращенного к матери единственного ребенка, да трепет, который вселяло тепло его рук.
Девушка буквально провалилась в мужские объятия, податливая словно мягкий воск, и всем телом прильнула к Селиму в ответном порыве, отвечая на поцелуй. Все словно погрузилось в сладостный туман, в котором они жили, казалось бы так давно, и все вновь вернулось на свои места. Не было ничего что разделяло бы из и теперь можно было свободно говорить о том, чтобы у тебя на уме.
- Селим.. - выдохнула в губы мужчины гречанка когда обоим не стало больше мочи без дыхания и они не прерывали свой первый за почти три года поцелуй. Мягко упираясь в широкую грудь своей ладонью, Хатидже прильнула к щеке возлюбленного переводя дыхание, но совершено не желая разрывать объятья. Хотелось остаться тут навсегда настолько сильным было облегчение, но вместо того чтобы смущенно опустить глаза долу и разыграть смирение перед ним, Хатидже внезапно всхлипнула и слезы брызнули из ее глаз.
Прежде она презирала это исконно женское оружие: выплакать свои горести и обиды гордая дочь Лесбоса могла разве что крепко заперев двери да и то оставшись наедине. Аги конечно бы посплетничали что не часто, но все же видели госпожу из гарема одного из близнецов с красными глазами и припухшими веками, но Хатидже более повода не давала. Не ревела она и в присутствии Селима, осознавая насколько низким было это оружие и памятуя о наставления мудрой как сама жизнь и старой словно мир Элиф калфы, что наставляла девушек в гареме в бытность гречанки в числе карийе.
" Слезы то оружие сильное, но пользоваться им нужно редко, рано или поздно - а скорее рано - мужчина запомнит вас истеричной и властной, пользующейся его слабостями. А они этого страх как не любят. Власть ваша будет казаться абсолютной, но в сердце мужчины навсегда упадет и прорастет зерно ненависти к вам и власть ваша обратиться в проклятье."
- Это..это слезы счастья, мой шехзаде, не могу поверить в такое благословение, - быстро смахивая с ресниц влагу мать Джихангиира поторопилась улыбнутся и прикоснулась пальцами к щеке Селима.
- Я молила Всевышнего об этой милости для тебя так давно, но все еще не могу поверить что этот груз наконец упал с твоих плеч, мой Селим. Значит ли это что из столицы ты отправишься уже туда?..
Отредактировано Hatice Sultan (Вторник, 25 января, 2022г. 13:33:27)
Селим не привык видеть слезы. С самого его детства женщины, окружавшие его, хоть наверняка и переживали нелегкие времена, никогда слез попусту не лили. Ни покойная Валиде Султан, ни его матушка Атийе, ни сестра Михришах, с тех самых пор, как подросла, и из маленький девочки превратилась в молодую госпожу, ни его Хатидже. Он привык, что слезы - признак настоящего горя, слезы льют по умершим, провожая их в лучший мир, или по собственной судьбе, когда она наносит поистине нестерпимый удар.
Потому, привыкнуть к слезам шехзаде было попросту негде. И сейчас, глядя на Хатидже, что не могла сдержать рыданий, Селим даже немного растерялся, не зная, что ему делать. Лишь сильнее прижимал свою фаворитку к себе, словно стараясь показать, что он здесь, он рядом с ней.
Мать его первенца все твердила, что это слезы счастья, но мужчине было трудно поверить в это. Конечно, ему и самому было знакомо это чувство бесконечной радости, что переполняет изнутри, он сам испытал подобное сегодня утром, когда повелитель поведал ему о прощении. Но мог ли он заплакать из-за подобного? Мог ли предположить, что доведет этими новостями до слез свою дорогую госпожу?
- Тише, тише, мое сокровище. -
Склоняясь над девушкой, шехзаде нежно коснулся сначала одного ее влажного глаза, а после второго, словно надеясь, что его любовь сможет осушить эти бессмысленные слезы.
- Не я, а мы. Да, мы снова вернемся домой, Хатидже. Ты, я и Джихангир, мы поедем в Кютахью, где мы были счастливы. -
Чуть отстраняясь, Селим смотрит на раскрасневшееся лицо своей фаворитки. Его сердце буквально горит от любви к ней, что он так старательно подавлял в себе последние несколько лет. Нет, любовь не прошла. Она лишь была заперта за семью замками, закованная в цепи обидой и разочарованием, и шехзаде отказал себе в возможности хоть иногда открывать эту дверь, боясь, что не сможет закрыть ее вновь. Но сейчас оковы были сброшены, замки были сломаны, а дверь и вовсе вышибло этой разгоревшейся еще сильнее чем прежде взрывной силой любви.
Он уже не был мальчиком, которому выбрали красивую хатун для продолжения рода, и он с радостью забрал ее под свое крыло, понимая, что того требует долг. Не был он и мальчиком, который по уши влюбился в прекрасную гречанку с темными волосами и хитрыми глазами, и не видел больше никого, кроме нее одной. Все изменилось, судьба сделала свой ход, появилась в его жизни и другая хатун, что растопила его холодное как лед сердце в то время, когда никому больше этого не удавалось. Но это не значило, что он стал меньше любить мать своего наследника. Это лишь значило, что теперь в его сердце любви стало в 2 раза больше.
- Когда я вижу ваше лицо, мне открываются сады вашего рая, и я иду к своему счастью... Вдали от вас пламя ада сжигает мою душу — я горю... Я борюсь с судьбой...Я не хочу больше никогда оказаться в этом аду, моя госпожа. -
Мужчина снова подается вперед, растворяясь в поцелуе. Но этого мало, всего этого мало, ему хочется большего, хочется почувствовать любовь и близость своей женщины в полной мере. Хочется напиться наконец из этого живительного источника, потому что эти жадные глотки не дают ему утолить эту жажду.
Отстраняясь, мужчина нехотя выпускает фаворитку из своих объятий и поднимается на ноги, протягивая ей руку, чтобы помочь подняться. Он ничего не говорит, лишь терпеливо ждет, а после молча ведет ее за собой в покои, подальше от посторонних глаз, подальше от всего мира, туда, где они останутся только двоем.
- Хатидже, моя Хатидже... - шепчет Селим на ухо любимой, лежа на своей широкой постели. Он знает: он отпустил ее из своих объятий несколько минут назад лишь для того, чтобы сейчас вновь в них заключить, и больше не выпускать до самого утра.
Обычное ли дело когда женщина входить в покои мужчины? Естественно ибо гарем не создан был ради наслаждений чтобы за сплетни не распускали иностранцы, не понимавшие его устройства. Сложно было поддерживать обязательства перед своими подданными когда вас связывал узы брака с их дочерями, вынуждая доверять и тешить тех, кого с готовностью бы казнил, но вынужден был терпеть не имея возможности прямо предъявить обвинения о предательстве или растратах. И когда Хатидже более-менее разбросалась как устроены были отношения внутри династии и какая роль отводилась хорошеньким невольницам внутри этой гудящей женскими голосами клетки как уяснила она сразу себе простую истину: через постель возможно было подняться наверх, но лишь плотские радости не принесли бы тебе никаких плодов будущем.
Лишь родив своего первенца и появившись в покоях Селима после положенного срока паузы, только тогда на самом деле позволила девушка себе предаться радостям плоти осознав что положение ее если не было крепко, то, по крайней мере, перестало быть шатким ибо теперь связана она была с сыном падишаха не только благодаря своим темным глазам и умению вести беседу, развлекая Селима после долгих будней, но и став матерью его пока еще единственного сына. Будут и другие дети, напоминал себе госпожа не без сожаления добавляя что не только от нее, но в любом случае как бы не сложилась судьба, Хатидже султан становилась матерь его первенца, той, что первая подарила мужчине радость отцовства и конечно же став матерью сына. Ее положение было упрочено и только теперь темноокая гречанка позволила себе стать беспечной возлюбленной.
Сейчас же, ведомая Селимом в обратно в комнаты , к широкой постели, сердце женщины билось в груди словно дикая птичка , запертая в клетке, ощущая волнение и восторг от грядущего единения с возлюбленным. Долгие годы провела она в одиночестве лишенная мужского тепла, ласки и нежности - также долго как сама не могла расточать свою нежность для кого-то еще. Джихангир, их единственный сын, был лишь отражением младшего из сыновей Атийе султан, но не больше и в какой-то момент его мать даже позволила себе усомниться в том что рука любимого коснется ее тела еще раз почти смиряясь с этим когда в покои в Трабзоне вошла та совсем юная девчонка.
Но, в конце концов, Аллах услышал ее молитвы и после долгой ночи даровал рассвет, который Хатидже внезапно встречала с удвоенной радостью, не ожидав от себя такого воодушевления. Словно ступая на этот путь вместе с ним впервые, но превосходно зная чего ожидать, фаворитка двигалась словно завороженная на свое законное место - подле Селима на этой самой постели.
Его первая возлюбленная, ее первый возлюбленный, ее первый и действительно последний мужчина, отец ее детей ведь госпоже было всего девятнадцать. Возраст нежный и юный, а потому многое было впереди и осознавая что опала спадала с нее словно собственные одежды, опускавшиеся с шелестом на тонкой работы ковры, покрывавшие мраморные полы Топкапы, темноглазая гречанка ступала смело ступала вперед почти не дыша.
- Мой Селим, - переводя дух шепчет девушка, щеки которой еще пламенели румянцем, и поворачивает к нему блестящие глаза,- мое солнце и моя луна, мой шехзаде.. Мукой было это ожидание, но хвала Всевышнему он возрастил мне дорогу к тебе..- и нежная ладонь коснулась лица шехзаде пока взгляд темных глаз медленно двигался по нему.
Лежа в своей постели, в тех самых покоях, в которых они с Хасаном жили когда-то давно, до того, как им вручили мечи и отправили в санджаки, глядя на вырезанную на одном из деревянных столбов луну, которую они с братом оставили здесь как память о собственном присутствии, зная, что никто из слуг ее не заметит, шехзаде думал о том, как много времени прошло.
Ему всего 22, и с помощью Аллаха ему удастся прожить еще хотя бы столько же. Что он успеет сделать за это время? Что будет с ним через 10, через 20 лет? Будет ли он еще ступать по этой земле? Сможет ли увидеть солнце? Сможет ли вдохнуть приятный аромат волос своей любимой женщины? Сможет ли прикоснуться к ее нежной коже, сможет ли вновь услышать ее сладкий стон?
Сколько еще женщин побывает в его постели? Достиг ли он своего предела, заведя вторую фаворитку, или через 10 лет их будет уже 5? А может больше? А сколько детей подарят ему его прекрасные наложницы? Сколько у него будет сыновей, сколько дочерей? Кого родит ему его очаровательная Айбиге? Будут ли у них с Хатидже еще дети? Выживут ли они, не унесет ли их оспа, или чума, или другая страшная болезнь? Что будет с ними, если не он, а кто-то из его братьев взойдет на престол? Что будет с ним самим..?
Эти вопросы всегда были в его голове. Что бы мужчина не делал, в каком бы настроении не пребывал, они не покидали его ни на минуту. Забыться он мог только в такие моменты, как несколько минут назад, когда разум его был затуманен блаженным удовольствием. Сейчас же, когда голова матери его ребенка лежала на его груди, когда ее тонкие пальчики рисовали невидимые узоры на его коже, когда его ладонь по-хозяйски лежала на ее талии, прижимая тем самым девушку к себе, вопросы вернулись в его голову. Но они не тяготили, не сейчас, не рядом с ней.
- Знаешь, я думал, что моя любовь к тебе прошла... - Селим заговорил неожиданно даже для самого себя, нарушая приятную тишину, повисшую в комнате. Они не разговаривали уже много месяцев, и сейчас все казалось немного неловким. Как со старым знакомым, который спрашивает тебя о твоей жизни, а ты не знаешь, что ему рассказать, ведь произошло столько всего, что кажется, и говорить не о чем. Но сказанное мужчиной повисло в воздухе немым укором, и он поспешил закончить свою мысль.
- Что после стольких месяцев, после обиды, что терзала меня изнутри каждый день, я не смогу больше смотреть на тебя как прежде. Но я ошибался. -
Селим улыбнулся. Его рука скользнула по обнаженной спине Хатидже и зарылась в ее волосах, и он свободной рукой подложил еще подушку под свою голову, чтобы видеть лицо своей любимой.
- Я люблю тебя, Хатидже. Так, как не любил никого. Мне кажется, эта любовь будет длиться вечно, что бы ты не сделала. -
Конечно, произносить подобное скорее всего было ошибкой, ведь могло дать Хатидже слишком большую свободу действий. Но Селим не хотел сейчас думать об этом. В конце концов, мать его ребенка была неглупой женщиной, и после того, что она пережила за последние годы, вряд ли решится на необдуманные поступки снова.
В тёмных глазах греческой красавицы вспыхнул тревожный огонек когда после длительного молчания ее возлюбленный внезапно заговорил, но замерев словно серна на лесной опушке, Хатидже не позволила ни слову сорваться с припухших от поцелуев губ.
Не стоит недооценивать женщин: даже пребывая на вершине блаженства, она не забывала зачем находилась в этой постели и путь, что лежал перед ней, был еще более ухабист и непредсказуем, а потому даже изнемогая от удовольствия, она ждала его первых слов.
Покачиваясь на волнах трепещущего наслаждения гречанка, убаюкиваемая теплом лежащего рядом мужского тела, тела ее возлюбленного, человека, который стал отцом ее единственного ребенка и который навсегда останется единственным мужчиной в ее жизни, Хатидже султан осознавала даже сквозь эту дрему что положение ее было все так же шатко. Сдержанная, мягкая, любезная, умиротворенная - такой брюнетка должна была быть сейчас более, чем когда-либо, и только тонкие пальцы, ощутимо крепче прижавшиеся к груди шехзаде, выдавали внезапно нахлынувшую тревожность, теплившуюся в женском сердце.
- Мой Селим, мое сердце, - тихим шепотом выдохнула в его губы мать его единственного сына и расстояние между их телами исчезло, а губы слились в наплоённом нежностью поцелуем, - мой шехзаде.., - проворковала девушка, лаская лицо сына повелителя половины мира, и мягко улыбнулась борясь с нервной дрожью. - Аллах был милостив ко мне в моей глупости и неосторожности и сердце мои полно сожаления за принесенные тебе и твоему сердцу раны. Но Аллах простил меня и ты простил меня, мой шехзаде, - осторожно добавила Хатидже, - я не могу придать твое сердце и твою любовь вновь, которой ты меня одарил ибо в своем сердце я нашла свой дом, - и губы наложницы вновь коснулись губ Селима будто бы подтверждая и запечатывая навсегда его признание в подтверждение серьёзности ее слов.
Ночь пронеслась словно короткое мгновение и лишь в предрассветные часы, когда на горизонте забрезжил робкий розовый отблеск зари, они расстались. Евнухи, терпеливо ждавшие когда сиятельная госпожа покинет покои младшего шехзаде (наверняка надеясь что недолго после оглушительного скандала..), деликатно постучались в двери, просовывая свои головы, и с заметным неудовольствием лицезрения картину почивавших от утех любовников на разобранной постели, вновь притворили за собой двери когда Хатидже шикнула на них, слегка приподняв голову от груди Селима, где она умиротворённо слушала до этого его сердцебиение.
Когда же время утренней молитвы неумолимо приблизилось, те самые евнухи со всем почтением отворили двери и низко склонившееся перед кроватью, воззвали пару, наконец, оставить свое ложе и приступить к выполнению своих обязанностей. Поправляя на возлюбленном шитый золотом кушак, госпожа придирчиво, но с нежностью осматривала его внешний вид как в былые времена, прежде, чем положив руки ему на грудь, прижаться губами к щеке одаривая Селима одним из множеств за это утро крошечных знаков внимания, которые были в ходу между ними в первые годы их совместной жизни. Касаясь его, ловя его взгляд, но будучи при этом скромной, сдержанной и не преступавшей черты дозволенного между фавориткой и ее повелителем, придерживаясь сложного церемониала Топкапы, мать первенца наконец с гордостью отступила на два шага назад и признательно склонила головы перед Селимом.
- Мой шехзаде, Вы готовы, - обозначая тем самым момент, когда ее положение в понимании Хатидже султан наконец было ей возвращено. Покидая тем утром его покои, первая и главная любимица шехзаде Селима вновь ощутила себя окрыленной и полной сил. С благостной полуулыбкой, теплившиеся в уголках губ, в сопровождении верной Газале, торжествовавшей даже с опущенными глазами, она проследовала в свои покои не обронив ни слова.
И в тот же день еще до обеда всем в гареме разнеслась весть что волоокая гречанка , как и прежде, теперь распоряжалась сердцем младшего из близнецов и с этим следовало считаться.
Вы здесь » Lux in tenebris » СОБЫТИЯ 1519 - 1523 ГОДОВ » Да, нет .. возможно [23 июля 1519 г.]
